саре чуть больше пяти и матери нет дома. дома нет никого, поэтому сара занимается тем, чем заниматься запрещено – жарит докторскую колбасу в тостере. заворожено наблюдает за тем, как нагревательные элементы постепенно становятся оранжевыми, и в воздух взмывает тонкая змейка дыма – такого вкусного, что живот сводит от нетерпения. из прихожей доносится скрежет ключа в замочной скважине – так просто дверь в их дом не отпереть, из-за близости к морю она отсырела и замок часто заедает, угрожая оставить семью жильцов в заточении на веки вечные. так думает сара – о заточении на веки вечные, как в ее любимых сказках. ей бы хотелось стать героиней сказки, и чтобы ее обязательно спас какой-нибудь принц. чтобы он увез ее подальше от родительских ссор и бабушки, которая заставляет есть суп с вермишелью, похожей на червяков.

два румяных кругляша колбасы выпрыгивают из тостера с громким щелчком пружины. сара вздрагивает, и вспоминает, что трогать тостер ей запрещено – после того случая, когда она намазала хлеб маслом в попытке сэкономить время на приготовлении тостов. полыхнуло так, что обои потемнели от негодования. сара с детства была обделена кулинарным талантом.

наконец, дверь поддается. сара ожидает увидеть мать, поэтому в ужасе накрывает тостер кухонным полотенцем, но из коридора доносится голос отца:
– сара? сарочка, иди сюда, скорее! смотри, что у меня для тебя есть!
она любит подарки. любит, когда отец в таком настроении – голос сочится радостным предвкушением. может быть, он принес ее любимые пирожные с заварным банановым кремом? или тамагочи, как у любы? она давно такой хотела, а еще…
коробка в руках отца слишком большая для пирожных и тамагочи. сара замирает рядом, прислушиваясь к шороху, который доносится изнутри. заинтригованное сердце бьется быстро-быстро, как у птички.

у существа смешные уши, длинный пушистый хвост и блестящие черные глаза-бусины, как ягоды паслена. сара завороженно касается ладонью мягкой шерстки, задерживая дыхание – страшно, что зверек сейчас выпрыгнет. высоко, а вдруг ударитья?
– как назовем? – смеется отец, обрадованный, что угодил с подарком.
– мама не разрешит оставить. – шепчет сара, а сердце уже прикипело к этому существу. она думает, будет ли он есть жареную в тостере колбасу и можно ли будет спать вместе с ним, прижимаясь щекой к мягкому пушистому боку. защитит ли этот зверек от кошмаров? достаточно ли острые у него зубки? такой милый, маленький…
– хэппи. как хэппи мил. – любка обзавидуется! где хэппи, а где ее тупой тамагочи.
– отличное имя, милая!.. а чем у нас так странно пахнет? как будто что-то горит?..

сара внимательно следит за реакцией арчи. исподлобья, чтобы в любой момент можно было скрыть взгляд за ободком бокала. что-то внутри натягивается, как струна, бурбон смешивается с кровью, остужает память, нейтрализует яд. на губах зреет искренняя улыбка – одна из тех дурацких бытовых улыбок обычных людей, после которых обычно дергают плечом или неловко машут рукой, мол, да ладно тебе, не стоит благодарности, мне в радость. саре действительно в радость, как бы она ни сопротивлялась своему желанию сохранить жизнь тому, кто так похож на зверька из ее детства.

мать говорит, что это будет уроком и протягивает иглу. сара причитает, что больше не будет трогать тостер, она вообще ничего больше не будет трогать без разрешения, только не надо, пожалуйста, не надо. мать протягивает иглу.

сара не может понять, что она чувствует. мрачное удовлетворение смывает досаду – арчи поступает так, как должен. думает так, как его научил покров. все они ведут себя одинаково – те, кто отрабатывает долг. и это хорошо, это правильно. боятся – значит уважают. но никому из них сара прежде не дарила подарков, если не считать дарами синяки, слезы и ссадины – что, впрочем, тоже немало.
она опрокидывает в себя второй бокал, не морщась.

– дарлинг, ты переживаешь за меня или за себя? – сара улыбается, но эта улыбка не касается глаз. она грациозно стекает со стола, стук каблуков почти не слышен, когда она подходит к арчи. лак на длинных острых ногтях сияет глянцем венозной крови, когда она проводит пальцем сначала по краю коробки, затем по предплечью арчи. – не учи меня пить, котенок.

в ее голосе звучит печаль. она так быстро прорывается наружу, что сара не успевает ее остановить – пальцы касаются пустоты, и лицо на мгновение деревенеет в гримасе сожаления.
все те же глаза-бусины, словно глянцевые ягоды паслена. только мордочка светлее, а на лбу полоска. дергает ушками, прислушивается. нет сил на нее смотреть, поэтому сара отворачивается.

– любишь голубцы? скучаю по голубцам. нужно как-нибудь приготовить, у бабушки были пиздатые голубцы, просто ум отъешь. ты умеешь готовить? чем ты вообще питаешься? о, у тебя тут фарш в морозилке. – сара принюхивается к лотку с замороженном комком мяса. сквозь холод и пластик пахнет кровью, ее мутит. – ладно, похуй. может, мика придумает? это же ее… ну, как оно называется? типа… шиншилла? чем их вообще кормят, ты знаешь?

сара торопилась, поэтому не стала искать, где бывшие хозяева зверька прятали его корм. на ее шее висит причина сегодняшнего раздора – ожерелье из золотых бусин и кулонов с камнями красными, словно капельки крови. альмандину приписывают возбуждающие свойства, целительность при воспалениях и вспышках гнева, но этим вечером случилось обратное.

– на ширли-клоуз прорыв. – сара бесстрастно слушает голос элиаса в трубке, свободной рукой пытаясь прикурить сигарету. на улице ветрено. – ебучие винтажки. угадай, кто всплыл на черном рынке? подсказка: “царица южная восстанет на суд с людьми рода сего и осудит их…”, эй, ты слушаешь?
сара выдыхает дым и закрывает глаза. слушает, но лучше бы не слышала.

– хэппи. можете назвать ее хэппи. счастья много не бывает, а? – сара ухмыляется, подливая арчи еще бурбона, а остатки щедро выливает в свой бокал.

— Come on, Darcy, I know you sympathise with her, but look, man, I'm not the villain she tries to convince everyone I am, all right? I’m just trying to do my best for Vito, right? And Olivia disappearing like that, - no note, no fucking phone call, no shit, - It is… It isn’t nice for the boy, hear me?

Darcy sighed and leaned back in his seat, his sausage-like fingers resting on the edge of the table, his uniform shirt stretched over his enormous paunch, revealing bits of pale hairy skin.

They had known each other for almost a year now, ever since his wife moved out to live with their son. It was Thomas who had picked, arranged and paid for their apartment, with a little extra for the staff to make sure there was always someone to help Olivia and the boy when he wasn't around.

— Seriously, I’m only trying to make things right for my son. He keeps asking for his mom, all right? He’s waiting for her, Darcy. And in his condition…

Tom fell silent and hesitated for a moment. He didn't like to think about the boy's future in this perspective, but he did acknowledge the perspective itself. And nothing in it made his uneasiness lesser.

He never loved Olivia, that much is true. Never really wanted to marry her, let alone tie his life to her. But the boy… He was all the different story. Despite Thomas' feelings for the former Miss Brown, he loved their son, Victor Junior - or Vito, as Thomas liked to call him - and would do anything for him. And by anything he really meant anything, even if that required dragging his selfish wife by the scruff of her neck back into the boy's hospital room, just to play nurturing and loving family for as long as...

Thomas sighed.

For as long as his son would stay alive.

— Come on, Darcy. Just tell me where she is. I won't be mad, I won't do anything bad to either of you, OK? I'll just go and pick her up and take her to Victor's. That's all, I promise.

Darcy looked as if there was a great battle going on inside his rather small head. His dark, greasy, unwashed hair clung to his chubby face, making his skin look unhealthily pale. His sausage-like fingers trembled with anxiety and his uniform shirt was soaked with sweat. Finally he sighed again, gathered himself and looked up at Thomas, ready for his verdict, when a sudden «Дзынь» вынудил их обоих обернуться.

Двери лифта расступились, пропуская в вестибюль полураздетую девушку. Настолько юную, что сперва Томас принял её за подростка. Его брови даже успели изогнуться в однозначном неодобрении: у него самого были дочери и, как отец, он находил недопустимым позволять им разгуливать в таком виде. Тем более, что внешней потребности в этом однозначно не наблюдалось, ведь, в это время года, погода не отличалась чрезмерным теплом даже в Калифорнии. Впрочем, раздражение его оставалось видимым ровно до того момента, пока он не услышал истиную причину её появления.

— Звал на помощь? В этом здании? — брови Томаса с удивлением поползли вверх.

Местные постояльцы настолько дотошно проверялись менеджментом апарт-комплекса, что ни один сомнительный элемент попросту не смог бы арендовать здесь жилье. Не говоря уж о том, что в современном мире, с тем количеством камер наружного наблюдения, которые, с незапамятных времен, были понатыканы на каждом углу, устраивать разборки в даунтауне осмеливались лишь самые недальновидные из представителей преступного мира – уж что-что, а это Томас знал по многолетнему опыту.

Со стороны могло показаться, что о том же, вероятно, думал и Дарси, – судя по тому, с какой лёгкостью он подорвался с нагретого места и заковылял в сторону лифта, – однако Томас, все ещё не терявший надежды выведать у бедолаги, куда же запропастилась его бедовая супруга, отлично понимал, что ретивость консьержа обусловлена исключительно нежеланием последнего продолжать разговор, и отнюдь не стремлением помочь юной мисс Ривера.

И, само собой, его такой расклад не устраивал.

Он нагнал их у самого лифта, ударом ладони поймал закрывающиеся двери и, с укоризной глянув на Дарси, протиснулся внутрь кабины, однозначно дав понять, что их разговор не окончен.

Ехать предстояло на двадцать второй этаж.

— Я вас здесь видела раньше…

Послышалось откуда-то снизу. Томас сложил руки на груди, упёрся плечом о кабину лифта и опустил взгляд на девчушку, размышляя о том, достаточно ли она взрослая, чтобы поддерживать с ней разговор, без риска получить иск от её папаши.

— Спустились сообщить или просто оказались внизу случайно?

Он невесело ухмыльнулся и перевёл взгляд на затылок Дарси, чьи немытые волосы липли к потной шее. Нет, думал он, наблюдая за тем, как промокшая от пота рубашка консьержа темнела всё сильнее. Нет, внизу он оказался отнюдь не случайно, пусть это никак и не связано с текущей ситуацией. И – да, Дарси был последним человеком, кого следовало просить о помощи в ней. Преддиабетик, с ожирением третьей степени, Дарси вряд ли смог бы помочь самому себе, даже если предстояло всего лишь поднять свой зад на второй этаж по лестнице; чего уж говорить об оказании сопротивления или противостоянии настоящему преступнику.

На двадцать втором, тем не менее, оказалось спокойно – ничто, кроме их собственной возни, и периодического шума канализации, не нарушало тишину. Томас неспешно прошёл вдоль коридора, вслушиваясь в происходящее по ту сторону дверей, прежде чем вернулся к озадачившему мисс Риверу апартаменту.

— Там никого нет, — заверил Дарси, недовольно сопя на уровне его плеча, пока Томас, не заходя внутрь, внимательно осматривал помещение.

Ни сквозняка, ни света, ни следов борьбы. Следовало, пожалуй, войти и оглядеться внимательнее, но опыт и интуиция подсказывали ему, что внутри и впрямь пусто. Медленно, МакРейт опустил руку, позволив консьержу захлопнуть дверь.

— Я, пожалуй, спущусь и проверю камеры, — затараторил он, вдруг осознав, что обстоятельства и присутствие мисс Риверы оградят его от продолжения допроса хотя бы на время. — На случай, если они ушли… Спустились по лестнице, ага?

Томас проводил его хмурым взглядом, однако спорить не стал. Если потребуется, он поднимется в апартаменты жены и выбьет дверь, чтобы выяснить, куда она запропастилась. И никакой Дарси ему не помешает…

— Вот и чудненько, — он юркнул обратно в лифт и прежде, чем Томас смог бы изменить свое решение, ткнул на нулевой этаж. — Если обнаружите что-то – я буду внизу.

Двери сомкнулись, и лебёдка ожила, приводя тяговые ремни в действие. Секунды спустя, Дарси был этажами ниже.

Еще какое-то время Томас продолжил буравить взглядом лифтовые двери, затем вздохнул, высунул руки из карманов и обернулся на девчонку, кивком головы показывая ей, чтобы держалась позади.

— Когда, говоришь, ты услышала крики?

Он провёл в вестибюле добрых полчаса, выпытывая у Дарси местоположение своей не в полной мере бывшей супруги, и за всё это время единственными, кто прошли мимо них, были мать с ребёнком, проживавшие на десяток этажей ниже. Томас знал об этом наверняка, поскольку Вито, его сын, дружил с их вторым мальчишкой.

Медленно, МакРейт остановился подле приоткрытой двери, ведущей, стало быть, во владения девчонки, и аккуратно заглянул внутрь. Общее пространство входной зоны, кухни и просторной гостиной утопало в полумраке приглушенного света, и было столь велико, что брови мужчины, в очередной раз за вечер, поползли вверх. Он ведь и забыл, что на этом этаже, на этой стороне комплекса располагались пентхаусы. Что забавно, с учётом того, какой скандал закатила ему Оливия, когда он отказался платить за один из них.   

Присев, Томас стиснул пальцами огнетушитель, закреплённый у самого порога, и одним уверенным движением вытащил его из держателя. Оружия при нём не было, – последнее осталось в машине, – а опыт подсказывал, что любой тяжелый предмет всегда решает проблемы эффективнее кулака, каким бы крепким кулак ни был.

Стараясь держаться тени, он прошёл вглубь, внимательно вглядываясь в укромные места, и поочерёдно проверил балконные двери – все они оказались заперты изнутри, однозначно говоря о том, что если кто-то и проник внутрь, то он либо по-прежнему находился здесь, либо ушёл тем же способом, которым и вошёл. Томас ставил на последнее.

Он неодобрительно качнул подбородком, когда девчонка, вместо того чтобы ждать разрешения, вошла следом. Ещё менее неодобрительнее осмотрел то, что осталось от бутылки вина.

— Твои родители знают, чем ты развлекаешься в их отсутствие? — прошептал он, хмурясь, и кивком головы вновь велел ей держаться позади него.