Какое теперь значение? Какое-то Дейнслейф да подразумевал, при том очевидно едва ли имея представление о собственном ответе и что вообще подразумевал. Так казалось. Кайя без понятия, чем тот руководствовался, однако не похоже, что кто бы то ни было из них собирался прояснять свои мысли другому. Потому ли, что их попросту не имелось, или из страха, а может из предусмотрительной корысти — не то, за что стоило судить, но не то, с чем можно было работать, планировать дальнейшие шаги, сближаться или отдаляться в каком бы то ни было направлении.
Кайе видеть осколок прошлого, вот в этом, казалось бы, установившемся настоящем, где кроме него самого ничего будто бы (иллюзия) не напоминало о забытом и стёртом — дико, это сводило с ума. Звездные глубокие глаза, граненые и четкие, как самые чистые и важные среди тех, что были в его жизни и какие уважались в павшей стране-призраке. Ощущать чужое проклятье и те не-изменения, что оно вносило, на фоне того, как Альберих будто бы нормален, шёл в ногу со временем и жизненным циклом. Знать, куда должна была повернуться история и теперь... быть в курсе, что можно попробовать как-то ещё — ему никогда ничего не проясняли прежде, но теперь дали хотя бы одно из очертаний. Которое стояло на противоположной от бывшего наставника стороне, такие очертания тот очевидно стирал и предотвращал. Наверное, если бы Кайя не был бы Кайей, то и его бы стёр уже — раз, два, три. всё. Но прошлое стирало понимание и простые выходы в настоящем, ничем это хорошим кончиться не способно, да?
Успокойся.
Себе.
Не шуми.
Себе.
Просто так выходило, что чужие слова ловились жадно. Всё в той же сложной гамме, через раздражение и страж — а жадно, внутри непроизвольно процессы в мозгу и среди пепла. А взгляд тоже — жадный, не верующий, не верящий, но не способный отрицать реальность того, кто и каким стоял перед ним. Не тенью, от которой можно сбежать. Не воспоминанием, что проходит и заменяется чем-то более актуальным. Без шума кругом, без других людей, после всего, что случилось в прежние их встречи — больше, чем могло показаться — и после того, как Альберих снова побывал Там...
Когда чужая рука коснулась головы, удивленин и смятение сдержал; с трудом. Он готов к удару и контрнападению, готов к тому, что этот дом окажется разнесен, к тому-дугому-третьему, но этот жест... сделал пол под ногами не таким твердым, а сердце пропустило удар.
— Как интересно: все три мимо. А других вариантов у меня, увы, не имеется, — в лице будто не меняясь Кайя произнес это по привычке, маска действовала сама по себе и прекрасно уживалась без всякого внутреннего содержимого или подпитки, ведь только так могло быть. Однако собственных слов капитан кава.... "твое высочество" не услышал, не уловил, вообще не заметил, что сказал.
Пальцы сильнее сжали стакан, почти до хруста, если бы не тонкая корка льда, ухватившая и спасшая его от треска.
Альберих совершенно не понял, что это было, что случилось за эти секунду, откуда такое ощущение, будто его ударило током, за мгновение вытряхнуло и перевернуло все внутри, чтобы после ткнуть макушкой во что-то знакомое... когда-то теплое... особенное... родное... что было только у него... "у всего народа одновременно..."
Так и замер, пока Дейнслейф не отшатнулся, скрывая растерянность всеми силами этой своей полу-игривой загадочностью. С опозданием, но заметил: что-то... тот тоже что-то почувствовал, что-то уловил, что-то изменилось, случилось. Тоже самое, что и с Кайей? Нет? Отчего? И что это сейчас было, что за ощущение, что за чувство, что за бесформенный мелькнувший поток, будто давний сон из детства, никогда не являвшийся правдой?
— Опусти глаза, — улыбнувшись чуть шире, Альберих красноречиво шутливо поддел чужой локоть второй руки, в которую прежде вложил стакан, наверх, как мы намекая, что смотреть надо внимательнее.
— Я воспитывался в семействе лучших виноделов Мондштадта, благословленных Барбатосом и покойным предком пиро-архонта, так что пойло — не из этих рук, — он покачал головой. — Увы, не "Полуденная Смерть" в полном составе, потому что о визитах обычно предупреждают заранее, — повел плечами, оторвав, наконец, взгляд от Дейнслейфа. Как же благодарен своим навыкам и маскам за то, что умудрялись вытягивать и действовать как обычно, когда внутри всё совсем перемешалось, хотя, казалось бы, прежде вот-вот только появились хоть какие-то намеки на понимание.
Взглядом указал на старенький стул, стоявший у деревянного стала рядом с кроватью. Все скромно, но, право слово, имелось, куда усадить гостей. Званых, не очень и любых других.
— ... если это не всё, что ты хотел спросить, — негромко пояснив свое предложение. Если Дейнслейф узнал всё, что планировал, то пускай убирается. Кайя никого не впускал в свой внутренний мир, а Его не намеревался тем более. Потому что даже забытым и без деталей — это было личным. Сложным. Кайя не знал, что делать теперь, когда многое всплыло, часть занавесы спала, а теперь ещё подтвердили казавшиеся бредом ощущения — касательно этого проклятого человека. Альберих никогда не думал — уже давно не думал — что бы делал, окажись его наставник жив. Если бы они встретились. Если они встретились когда Кайя уже... был тем, кем стал. Бросил ли вновь, стал бы тоже прятать, как другие сходившие с ума взрослые, убил. А теперь простые рассуждения имели конкретное воплощение и форму, будучи в холодном логове Альбериха, давно потерявшем всякое ощущение времени и какого-то наполнения (времени), принадлежавшего бы ему лично.
Не спросит, как дела: не слепой, знал и видел. Проклят. Быть хорошо дела его не могут. Кайя пытался забыть, но никогда не мог — того, как мучились и сходили с ума его чистокровные сограждане, не выдерживая бесконечной пытки и лишенные всего, что знали бы или понимали. У Дейнслейфа не могло быть ничего хорошо — поэтому. Однако тот до сих пор в полной мере функционален, куда-то двигался, преследовал своих призраков и к чему-то стремился, очевидно. Что ещё?
Столько всего могло быть сказано и уточнено, но одновременно с этим — едва ли не прострация с белым шумом в голове. Эти ощущения от касания — вне ностальгии, кольнувшей сердце, будто желая и его развалить тоже, коли души более не имелось для пыток — самого обычного отвлекли, сбили, вынудили просто действовать при привычке. Потому что...
— ... твоя рука? — невыразительно кивнул, едва насупив брови. Вены (или чем оно являлось) чуть уловимо светилось выразительнее прежнего, померцав, прежде чем вновь вернуться практически к прежнему состоянию. Кайя такого не видел — не видел такого в людях — и оттого понятия не имел, что произошло. По обе стороны. А Дейнслейф, он-то как?... Возможно, расположен к некоторому обмену информацией. Альбериху, так или иначе, всегда имелось, за что предложить торг. Только идиот бы подумал, что встреча в Сумеру была исчерпывающей и не имела ничего за пазухой. А с тех пор случилось немало всего, пополнив копилку.