Пенелопа Бриджертон сидела в кабинете Энтони, чувствуя, как напряжение, словно невидимые цепи, стягивает её плечи. Просторная комната, наполненная запахом дерева и кожаных переплётов, казалась ей сейчас странно враждебной. Часы на каминной полке громко отбивали время, напоминая, что с каждой секундой момент разговора становится всё ближе.

Энтони был человеком, которого невозможно недооценивать. Пенелопа всегда восхищалась его преданностью семье и чувством долга, но сейчас это обострённое чувство ответственности было её врагом. Он знает. Разумеется, он знает. Как глава семейства Бриджертонов, Энтони не мог остаться в стороне, когда правда о Леди Уислдаун всплыла на поверхность.
Энтони и Кейт вернулись из Индии. Пенелопа знала, что это путешествие, наполненное новыми впечатлениями, сделало их союз ещё крепче. Но это не отменяло того, что предстоящий разговор с Энтони пугал её.

Её взгляд скользил по кабинету. Большой письменный стол Энтони, на котором бумаги лежали в аккуратной стопке, выглядел почти символом его характера: всё под контролем, всё подчинено правилам. Пенелопа вдруг ощутила странный контраст между этой комнатой и её собственным, куда более хаотичным внутренним миром. Она не из тех, кто привыкла подчиняться. Именно поэтому она начала писать в образе Леди Уислдаун — чтобы её голос был услышан, даже если её саму никто не замечал.

Она вспомнила момент, когда Колин впервые узнал её секрет. Её муж, её партнёр, её опора… Пенелопа боялась, что его доверие будет разрушено навсегда. Колин, помимо шока, был долгое время обижен на неё, но даже несмотря на это, он встал на её сторону. Он решил защищать её, когда Крессида пыталась её шантажировать, и поддержал её, когда она решилась рассказать всем правду.
Энтони же, вероятно, не будет столь милосердным. Для него честь семьи и её репутация всегда стояли на первом месте. Она боялась разговора с виконтом, потому что он, пусть и изменился с появлением Кейт в его жизни, всё ещё оставался излишне вспыльчивым.
Тем не менее, она находила утешение в том, что её признание уже было принято обществом. Даже королева, узнав правду, выразила восхищение её острым умом и способностью находить истину там, где другие её не видели. Её колонка теперь выходила под её именем, и вместо насмешек она получила признание. Семья Бриджертонов, хотя и была шокирована, не отвернулась от неё.

Шаги за дверью привлекли её внимание. Кто-то подошёл к кабинету, и Пенелопа затаила дыхание. Это он. Настало время защитить своё право на голос, своё право быть услышанной. Она выпрямила спину, готовая встретить Энтони с достоинством. Она знала, что разговор будет трудным, но Пенелопа Бриджертон никогда не отступала перед трудностями.

Пенелопа глубоко вздохнула, пытаясь успокоить нервы. Внутри неё бушевал вихрь эмоций, но она знала, что слабость сейчас — это не вариант. Она вспомнила, как много раз наблюдала за тем, как Энтони решал семейные дела: его голос всегда звучал твёрдо, решения были чёткими, а его взгляд не оставлял места для возражений. Именно этот Энтони сейчас ожидал её за дверью. Но Пенелопа была готова. Она больше не та девушка, которая тихо сидела в уголке бального зала, боясь привлечь к себе внимание. Леди Уислдаун сделала её сильнее.

Она снова вспомнила Колина. Его поддержка была для неё бесценна, особенно в те моменты, когда она сомневалась в правильности своего пути. — — Ты не одна, никто не смеет шантажировать мою жену!, — сказал он ей тогда, когда Крессида пыталась вынудить её заплатить за своё молчание. Эти слова до сих пор отзывались в её душе теплом. Пенелопа знала, что её муж будет рядом, что бы ни случилось. И даже если разговор с Энтони обернётся бурей, она сможет пережить это, потому что за её спиной стоял Кол, пусть в этот момент метафорически.

Она посмотрела на дверь. С другой стороны, без сомнения, Энтони готовился к тому, чтобы задать ей множество вопросов. Возможно, его гнев был оправдан, но Пенелопа решила, что не позволит ему подавить её своим авторитетом. Она не чувствовала вины за то, что делала, — только гордость за то, что её слова нашли отклик в сердцах людей и она смогла помочь многим невинным за которых никто бы не вступился.

Когда дверь начала медленно открываться, Пенелопа выпрямилась ещё больше. Она понимала, что этот разговор изменит многое, но её голос, её правда уже принадлежали миру. И никакой гнев Энтони не сможет это изменить.

Энтони стоял в дверях кабинета, его фигура внушала ощущение невидимой власти, сдержанного напряжения и уверенности. Глаза, привыкшие выискивать даже самые мельчайшие слабости в оппоненте, скользили по комнате, останавливаясь на женской фигуре, что сидела в кресле у его стола. Она не была похожа на ту Пенелопу, которую он знал. Но, несмотря на то, что многое изменилось, ее стойкость и значимость остаются неизменными. Это не могло не удивить его.

Когда Энтони зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь, Пенелопа оставалась не двигаясь напротив него, без малейшего намёка на робость. Всё в её облике говорило об уверенности. Он прекрасно видел, как она пережила этот момент, но ее лицо оставалось скрытым за масской  спокойствия, которая, возможно, даже напоминала ему себя в лучшие моменты.

— Ты знала, что это рано или поздно произойдёт, не так ли? — его голос был твёрдым, но в нём не было жестокости. Он понимал, что разговор с ней не будет легким. У него было много вопросов. Слишком много. Но главным из них было просто: Почему?

— Ты ведь знала, что я рано или поздно узнаю, Пенелопа, раз м королеве и всему тону стала известна истинная личность леди Уислдаун — произнёс он, испустив тяжёлый вздох. — Я теперь чувствую себя настоящим дураком, который перед её Величеством так рьяно опровергал, что среди присутствующих на вашей свадьбе нет, того самого знаменитого автора. Но я не мог даже представить, что именно ты стоишь за этим.

Пенелопа ничего не ответила сразу. Энтони следил за ее реакцией, его взгляд стал более ясным.
Виконт стоял перед Пен, его взгляд проникал в самую сокровенную часть ее души. Он не мог скрыть то, что чувствовал. Это был не просто гнев — это было нечто большее, смешанное из разочарования и недовольства, которое поселилось в его сердце, когда он узнал правду. Но в то же время он ощущал странное чувство гордости. Гордости за её смелость, за её умение бороться за свои убеждения, даже если этот путь был опасным и трудным.

Он не был её другом, другом, пусть и знал Пенелопу в то время, когда она была ещё ребёнком. Он всегда относился к ней с добротой и поддержкой, и теперь, когда он смотрел на неё, как на женщину, которая вела двойную жизнь, его сердце было в замешательстве. Этот разговор был неизбежен, но даже перед тем, как заговорить, он почувствовал, как всё внутри него противится.

— Ты всегда была для меня, как сестра, Пенелопа, даже до того как мой брат сделал тебе предложение — начал он, его голос был твёрдым, но в нём ощущался какой-то скрытый момент грусти. - Я всегда относился к тебе с уважением, гордился твоими успехами и радовался твоим победам. Но сейчас я не могу понять, почему ты выбрал этот путь.

Он сделал паузу, пытаясь собраться с мыслями, которые продолжали разбегаться. Непонимание и злость переполняли его, но в его сознании была также и гордость. Пенелопа, как и он, не была человеком, который мог бы подчиняться правилам бездумно. Он всегда это знал. Но это было что-то большее, и теперь он пытался понять, что именно это заставило ее так рисковать.

— Ты поставила себя в опасность, Пенелопа, — сказал он, и его тон стал более резким. — Ты умна, я всегда знал, что ты умна. Но ты не думал о том, что произойдет, если это раскроется? Это может закончиться очень плохо. Я понимаю, что теперь на твоей стороне сама Королева, но всё равно осталось много ужасных людей которых ты разоблачила и теперь они знают истинную личности Уислдаун

Его взгляд стал мягче, когда он продолжал: — Ты чувствуешь себя слишком смело, во всём этом бурлит адреналин, я знаю, что ты могла бы сделать всё по-другому. Почему же ты не обратилась к нам за помощью? Почему ты скрывала это?

Он ощутил, как его голос чуть-чуть дрогнул. Он действительно гордился её решимостью, её умением принимать решения. Но всё это связано с огромной опасностью, и эта мысль его мучила.

— Я горжусь тем, что ты не побоялась быть собой, что ты смогла сделать то, что не под силу другому, — сказал он тихо, почти как бы сам себе. — Но ты нанесла удар не только себе, но и всем нам. Ведь если с тобой что-нибудь случится, ни один из нас не сможет продолжать жить как прежде. Почему ты не подумала о последствиях? Ты не подумала о Элоизе, которая действительно пойдёт во все тяжкие. Ты не подумала о Колине, который просто станет тенью человека. Он не такой сильный как наша мать. Ему не ради кого будет стараться жить дальше. Это просто убьёт его. Ты этого хочешь? — он понимал, что его слова могли быть слишком резкими, слишком тяжёлыми и грубыми, но он хотел её встряхнуть, чтобы она наконец-то поняла, чтобы она испугалась и не принимала столь опрометчивых решений в одиночку.

Энтони шагнул немного ближе, его глаза искали ответ в ее лице. Он всё ещё чувствовал внутренний конфликт. Чувство гордости за  храбрость и разочарование от того, что её путь был настолько опасным. Он знал, что этот разговор меняет многое, но что-то в его душе подсказывало, что Пенелопа, несмотря на всё, примет собственное решение.

Энтони остановился и взглянул на неё с искренним, хотя и тревожным выражением. Он больше не был уверен в своих собственных чувствах. Этот разговор был неизбежен, но теперь, когда он стоял здесь, он чувствовал, как его эмоции превращаются в нечто большее.

— Ты и так многим пожертвовала, Пенелопа. И я не понимаю, почему ты решила, что это был единственный путь.

Энтони стоял в дверях кабинета, его фигура внушала ощущение невидимой власти, сдержанного напряжения и уверенности. Глаза, привыкшие выискивать даже самые мельчайшие слабости в оппоненте, скользили по комнате, останавливаясь на женской фигуре, что сидела в кресле у его стола. Она не была похожа на ту Пенелопу, которую он знал. Но, несмотря на то, что многое изменилось, ее стойкость и значимость остаются неизменными. Это не могло не удивить его.

Когда Энтони зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь, Пенелопа оставалась не двигаясь напротив него, без малейшего намёка на робость. Всё в её облике говорило об уверенности. Он прекрасно видел, как она пережила этот момент, но ее лицо оставалось скрытым за масской  спокойствия, которая, возможно, даже напоминала ему себя в лучшие моменты.

— Ты знала, что это рано или поздно произойдёт, не так ли? — его голос был твёрдым, но в нём не было жестокости. Он понимал, что разговор с ней не будет легким. У него было много вопросов. Слишком много. Но главным из них было просто: Почему?

— Ты ведь знала, что я рано или поздно узнаю, Пенелопа, раз м королеве и всему тону стала известна истинная личность леди Уислдаун — произнёс он, испустив тяжёлый вздох. — Я теперь чувствую себя настоящим дураком, который перед её Величеством так рьяно опровергал, что среди присутствующих на вашей свадьбе нет, того самого знаменитого автора. Но я не мог даже представить, что именно ты стоишь за этим.

Пенелопа ничего не ответила сразу. Энтони следил за ее реакцией, его взгляд стал более ясным.
Виконт стоял перед Пен, его взгляд проникал в самую сокровенную часть ее души. Он не мог скрыть то, что чувствовал. Это был не просто гнев — это было нечто большее, смешанное из разочарования и недовольства, которое поселилось в его сердце, когда он узнал правду. Но в то же время он ощущал странное чувство гордости. Гордости за её смелость, за её умение бороться за свои убеждения, даже если этот путь был опасным и трудным.

Он не был её другом, другом, пусть и знал Пенелопу в то время, когда она была ещё ребёнком. Он всегда относился к ней с добротой и поддержкой, и теперь, когда он смотрел на неё, как на женщину, которая вела двойную жизнь, его сердце было в замешательстве. Этот разговор был неизбежен, но даже перед тем, как заговорить, он почувствовал, как всё внутри него противится.

— Ты всегда была для меня, как сестра, Пенелопа, даже до того как мой брат сделал тебе предложение — начал он, его голос был твёрдым, но в нём ощущался какой-то скрытый момент грусти. - Я всегда относился к тебе с уважением, гордился твоими успехами и радовался твоим победам. Но сейчас я не могу понять, почему ты выбрал этот путь.

Он сделал паузу, пытаясь собраться с мыслями, которые продолжали разбегаться. Непонимание и злость переполняли его, но в его сознании была также и гордость. Пенелопа, как и он, не была человеком, который мог бы подчиняться правилам бездумно. Он всегда это знал. Но это было что-то большее, и теперь он пытался понять, что именно это заставило ее так рисковать.

— Ты поставила себя в опасность, Пенелопа, — сказал он, и его тон стал более резким. — Ты умна, я всегда знал, что ты умна. Но ты не думал о том, что произойдет, если это раскроется? Это может закончиться очень плохо. Я понимаю, что теперь на твоей стороне сама Королева, но всё равно осталось много ужасных людей которых ты разоблачила и теперь они знают истинную личности Уислдаун

Его взгляд стал мягче, когда он продолжал: — Ты чувствуешь себя слишком смело, во всём этом бурлит адреналин, я знаю, что ты могла бы сделать всё по-другому. Почему же ты не обратилась к нам за помощью? Почему ты скрывала это?

Он ощутил, как его голос чуть-чуть дрогнул. Он действительно гордился её решимостью, её умением принимать решения. Но всё это связано с огромной опасностью, и эта мысль его мучила.

— Я горжусь тем, что ты не побоялась быть собой, что ты смогла сделать то, что не под силу другому, — сказал он тихо, почти как бы сам себе. — Но ты нанесла удар не только себе, но и всем нам. Ведь если с тобой что-нибудь случится, ни один из нас не сможет продолжать жить как прежде. Почему ты не подумала о последствиях? Ты не подумала о Элоизе, которая действительно пойдёт во все тяжкие. Ты не подумала о Колине, который просто станет тенью человека. Он не такой сильный как наша мать. Ему не ради кого будет стараться жить дальше. Это просто убьёт его. Ты этого хочешь? — он понимал, что его слова могли быть слишком резкими, слишком тяжёлыми и грубыми, но он хотел её встряхнуть, чтобы она наконец-то поняла, чтобы она испугалась и не принимала столь опрометчивых решений в одиночку.

Энтони шагнул немного ближе, его глаза искали ответ в ее лице. Он всё ещё чувствовал внутренний конфликт. Чувство гордости за  храбрость и разочарование от того, что её путь был настолько опасным. Он знал, что этот разговор меняет многое, но что-то в его душе подсказывало, что Пенелопа, несмотря на всё, примет собственное решение.

Энтони остановился и взглянул на неё с искренним, хотя и тревожным выражением. Он больше не был уверен в своих собственных чувствах. Этот разговор был неизбежен, но теперь, когда он стоял здесь, он чувствовал, как его эмоции превращаются в нечто большее.

— Ты и так многим пожертвовала, Пенелопа. И я не понимаю, почему ты решила, что это был единственный путь.

Энтони стоял в дверях кабинета, его фигура внушала ощущение невидимой власти, сдержанного напряжения и уверенности. Глаза, привыкшие выискивать даже самые мельчайшие слабости в оппоненте, скользили по комнате, останавливаясь на женской фигуре, что сидела в кресле у его стола. Она не была похожа на ту Пенелопу, которую он знал. Но, несмотря на то, что многое изменилось, ее стойкость и значимость остаются неизменными. Это не могло не удивить его.

Когда Энтони зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь, Пенелопа оставалась не двигаясь напротив него, без малейшего намёка на робость. Всё в её облике говорило об уверенности. Он прекрасно видел, как она пережила этот момент, но ее лицо оставалось скрытым за масской  спокойствия, которая, возможно, даже напоминала ему себя в лучшие моменты.

— Ты знала, что это рано или поздно произойдёт, не так ли? — его голос был твёрдым, но в нём не было жестокости. Он понимал, что разговор с ней не будет легким. У него было много вопросов. Слишком много. Но главным из них было просто: Почему?

— Ты ведь знала, что я рано или поздно узнаю, Пенелопа, раз м королеве и всему тону стала известна истинная личность леди Уислдаун — произнёс он, испустив тяжёлый вздох. — Я теперь чувствую себя настоящим дураком, который перед её Величеством так рьяно опровергал, что среди присутствующих на вашей свадьбе нет, того самого знаменитого автора. Но я не мог даже представить, что именно ты стоишь за этим.

Пенелопа ничего не ответила сразу. Энтони следил за ее реакцией, его взгляд стал более ясным.
Виконт стоял перед Пен, его взгляд проникал в самую сокровенную часть ее души. Он не мог скрыть то, что чувствовал. Это был не просто гнев — это было нечто большее, смешанное из разочарования и недовольства, которое поселилось в его сердце, когда он узнал правду. Но в то же время он ощущал странное чувство гордости. Гордости за её смелость, за её умение бороться за свои убеждения, даже если этот путь был опасным и трудным.

Он не был её другом, другом, пусть и знал Пенелопу в то время, когда она была ещё ребёнком. Он всегда относился к ней с добротой и поддержкой, и теперь, когда он смотрел на неё, как на женщину, которая вела двойную жизнь, его сердце было в замешательстве. Этот разговор был неизбежен, но даже перед тем, как заговорить, он почувствовал, как всё внутри него противится.

— Ты всегда была для меня, как сестра, Пенелопа, даже до того как мой брат сделал тебе предложение — начал он, его голос был твёрдым, но в нём ощущался какой-то скрытый момент грусти. - Я всегда относился к тебе с уважением, гордился твоими успехами и радовался твоим победам. Но сейчас я не могу понять, почему ты выбрал этот путь.

Он сделал паузу, пытаясь собраться с мыслями, которые продолжали разбегаться. Непонимание и злость переполняли его, но в его сознании была также и гордость. Пенелопа, как и он, не была человеком, который мог бы подчиняться правилам бездумно. Он всегда это знал. Но это было что-то большее, и теперь он пытался понять, что именно это заставило ее так рисковать.

— Ты поставила себя в опасность, Пенелопа, — сказал он, и его тон стал более резким. — Ты умна, я всегда знал, что ты умна. Но ты не думал о том, что произойдет, если это раскроется? Это может закончиться очень плохо. Я понимаю, что теперь на твоей стороне сама Королева, но всё равно осталось много ужасных людей которых ты разоблачила и теперь они знают истинную личности Уислдаун

Его взгляд стал мягче, когда он продолжал: — Ты чувствуешь себя слишком смело, во всём этом бурлит адреналин, я знаю, что ты могла бы сделать всё по-другому. Почему же ты не обратилась к нам за помощью? Почему ты скрывала это?

Он ощутил, как его голос чуть-чуть дрогнул. Он действительно гордился её решимостью, её умением принимать решения. Но всё это связано с огромной опасностью, и эта мысль его мучила.

— Я горжусь тем, что ты не побоялась быть собой, что ты смогла сделать то, что не под силу другому, — сказал он тихо, почти как бы сам себе. — Но ты нанесла удар не только себе, но и всем нам. Ведь если с тобой что-нибудь случится, ни один из нас не сможет продолжать жить как прежде. Почему ты не подумала о последствиях? Ты не подумала о Элоизе, которая действительно пойдёт во все тяжкие. Ты не подумала о Колине, который просто станет тенью человека. Он не такой сильный как наша мать. Ему не ради кого будет стараться жить дальше. Это просто убьёт его. Ты этого хочешь? — он понимал, что его слова могли быть слишком резкими, слишком тяжёлыми и грубыми, но он хотел её встряхнуть, чтобы она наконец-то поняла, чтобы она испугалась и не принимала столь опрометчивых решений в одиночку.

Энтони шагнул немного ближе, его глаза искали ответ в ее лице. Он всё ещё чувствовал внутренний конфликт. Чувство гордости за  храбрость и разочарование от того, что её путь был настолько опасным. Он знал, что этот разговор меняет многое, но что-то в его душе подсказывало, что Пенелопа, несмотря на всё, примет собственное решение.

Энтони остановился и взглянул на неё с искренним, хотя и тревожным выражением. Он больше не был уверен в своих собственных чувствах. Этот разговор был неизбежен, но теперь, когда он стоял здесь, он чувствовал, как его эмоции превращаются в нечто большее.

— Ты и так многим пожертвовала, Пенелопа. И я не понимаю, почему ты решила, что это был единственный путь.

Энтони стоял в дверях кабинета, его фигура внушала ощущение невидимой власти, сдержанного напряжения и уверенности. Глаза, привыкшие выискивать даже самые мельчайшие слабости в оппоненте, скользили по комнате, останавливаясь на женской фигуре, что сидела в кресле у его стола. Она не была похожа на ту Пенелопу, которую он знал. Но, несмотря на то, что многое изменилось, ее стойкость и значимость остаются неизменными. Это не могло не удивить его.

Когда Энтони зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь, Пенелопа оставалась не двигаясь напротив него, без малейшего намёка на робость. Всё в её облике говорило об уверенности. Он прекрасно видел, как она пережила этот момент, но ее лицо оставалось скрытым за масской  спокойствия, которая, возможно, даже напоминала ему себя в лучшие моменты.

— Ты знала, что это рано или поздно произойдёт, не так ли? — его голос был твёрдым, но в нём не было жестокости. Он понимал, что разговор с ней не будет легким. У него было много вопросов. Слишком много. Но главным из них было просто: Почему?

— Ты ведь знала, что я рано или поздно узнаю, Пенелопа, раз м королеве и всему тону стала известна истинная личность леди Уислдаун — произнёс он, испустив тяжёлый вздох. — Я теперь чувствую себя настоящим дураком, который перед её Величеством так рьяно опровергал, что среди присутствующих на вашей свадьбе нет, того самого знаменитого автора. Но я не мог даже представить, что именно ты стоишь за этим.

Пенелопа ничего не ответила сразу. Энтони следил за ее реакцией, его взгляд стал более ясным.
Виконт стоял перед Пен, его взгляд проникал в самую сокровенную часть ее души. Он не мог скрыть то, что чувствовал. Это был не просто гнев — это было нечто большее, смешанное из разочарования и недовольства, которое поселилось в его сердце, когда он узнал правду. Но в то же время он ощущал странное чувство гордости. Гордости за её смелость, за её умение бороться за свои убеждения, даже если этот путь был опасным и трудным.

Он не был её другом, другом, пусть и знал Пенелопу в то время, когда она была ещё ребёнком. Он всегда относился к ней с добротой и поддержкой, и теперь, когда он смотрел на неё, как на женщину, которая вела двойную жизнь, его сердце было в замешательстве. Этот разговор был неизбежен, но даже перед тем, как заговорить, он почувствовал, как всё внутри него противится.

— Ты всегда была для меня, как сестра, Пенелопа, даже до того как мой брат сделал тебе предложение — начал он, его голос был твёрдым, но в нём ощущался какой-то скрытый момент грусти. - Я всегда относился к тебе с уважением, гордился твоими успехами и радовался твоим победам. Но сейчас я не могу понять, почему ты выбрал этот путь.

Он сделал паузу, пытаясь собраться с мыслями, которые продолжали разбегаться. Непонимание и злость переполняли его, но в его сознании была также и гордость. Пенелопа, как и он, не была человеком, который мог бы подчиняться правилам бездумно. Он всегда это знал. Но это было что-то большее, и теперь он пытался понять, что именно это заставило ее так рисковать.

— Ты поставила себя в опасность, Пенелопа, — сказал он, и его тон стал более резким. — Ты умна, я всегда знал, что ты умна. Но ты не думал о том, что произойдет, если это раскроется? Это может закончиться очень плохо. Я понимаю, что теперь на твоей стороне сама Королева, но всё равно осталось много ужасных людей которых ты разоблачила и теперь они знают истинную личности Уислдаун

Его взгляд стал мягче, когда он продолжал: — Ты чувствуешь себя слишком смело, во всём этом бурлит адреналин, я знаю, что ты могла бы сделать всё по-другому. Почему же ты не обратилась к нам за помощью? Почему ты скрывала это?

Он ощутил, как его голос чуть-чуть дрогнул. Он действительно гордился её решимостью, её умением принимать решения. Но всё это связано с огромной опасностью, и эта мысль его мучила.

— Я горжусь тем, что ты не побоялась быть собой, что ты смогла сделать то, что не под силу другому, — сказал он тихо, почти как бы сам себе. — Но ты нанесла удар не только себе, но и всем нам. Ведь если с тобой что-нибудь случится, ни один из нас не сможет продолжать жить как прежде. Почему ты не подумала о последствиях? Ты не подумала о Элоизе, которая действительно пойдёт во все тяжкие. Ты не подумала о Колине, который просто станет тенью человека. Он не такой сильный как наша мать. Ему не ради кого будет стараться жить дальше. Это просто убьёт его. Ты этого хочешь? — он понимал, что его слова могли быть слишком резкими, слишком тяжёлыми и грубыми, но он хотел её встряхнуть, чтобы она наконец-то поняла, чтобы она испугалась и не принимала столь опрометчивых решений в одиночку.

Энтони шагнул немного ближе, его глаза искали ответ в ее лице. Он всё ещё чувствовал внутренний конфликт. Чувство гордости за  храбрость и разочарование от того, что её путь был настолько опасным. Он знал, что этот разговор меняет многое, но что-то в его душе подсказывало, что Пенелопа, несмотря на всё, примет собственное решение.

Энтони остановился и взглянул на неё с искренним, хотя и тревожным выражением. Он больше не был уверен в своих собственных чувствах. Этот разговор был неизбежен, но теперь, когда он стоял здесь, он чувствовал, как его эмоции превращаются в нечто большее.

— Ты и так многим пожертвовала, Пенелопа. И я не понимаю, почему ты решила, что это был единственный путь.

Чего хочет Мейо? Многого, кажется? Как посмотреть: обстоятельства жизненные располагали к формированию одного определённого уклада, - или стремления? цели? то, что в любом случае у тебя будет, можно назвать целью? - хорошего должно быть много.
Больше: денег,
славы,
денег,
славы;
больше: семейных ценностей (две их) и, разумеется, любви. Хорошего должно быть много, больше - равно лучше.

Мейо хочет лучшего. Догадаться, наверное, несложно, но сомнения всё равно закрались; Айену-то про это что знать? Про лучшее. Про хорошее. Один раз потрогать - недостаточно, чтобы понять. Не голодному такому, нет уж - явно не достаточно.

Остаётся Мейо в дверях, цокает языком: красивый стоит, слишком красивый для этого места, неоправданно красивый - и всё почему? Потому что захотел он здесь быть. Здесь - это что-то вроде будки, побольше только, помрачнее, пострашнее, пониже - его - по статусу; находясь в тюрьме, был Мейо далёк от неё, как от понятия, настолько, что ничего его, казалось бы, в происходящем совсем не смущало. Смущал Айен. Ничего, кроме него, Мейо просто не видел - разгадка проста, но с миром он ею никогда не поделится. С Айеном бы поделился, но 1) овчарки умеют лаять и скулить; 2) лаять и скулить проще, чем задавать важные вопросы; 3) спросить овчарка не догадается.

— И тебе здравствуй, - говорит губами Мейо раздражение. — Ты, наверное, так завуалированно поблагодарил меня за визит, потому отвечаю: "Не за что, спасибо за радушие".

Мейо вздыхает тяжко-тяжко, в сторону куда-то. Зубоскалить всегда проще, чем задавать важные вопросы, да? По себе знает. За все свои усилия и сделки с внутренними ориентирами Мейо получает рычание - и знал, что получит лишь его, потому что ничего другого ему никогда не обещали.

Ничего другого Мейо не обещал, тоже. И что дальше?

Страшно здесь. Некрасиво, в смысле. И темно - не прошло и пяти минут, как начал Мейо чахнуть. А Айен запрятан многим дольше. Того гляди - вглядываться вскоре станет бесполезно, в угол забьётся, сольётся с тенью, задохнётся и умрёт. Как вся семья его, впрочем. Отец просто оказался первым.

Айен стоял, ютился неугодно и поджимал переломанные лапы. Ему бы поплакать, но Мейо не ведает, как до него это донести. Подходит вот сам, руку тянет, словно бы боле всего на свете желает его коснуться, но в последний момент даёт заднюю - раскрытая ладонь оказывается на расстоянии от чужого лица, целомудренно подпирая стену. Она не грязная? Вроде? Мейо не знает, испытывать ли облегчение от того, что собачью дыру хотя бы убирают. Дыра остаётся дырой, сточная яма своего назначения не поменяет - то, что было Габбасом Атрау, вряд ли окажется там завтра после полудня, но гадать Мейо не станет.

— Вижу, главную новость тебе уже сообщили. Хорошо. Я не смогу дать тебе сочувствия.

Ему никогда ничего не обещали. Давать Мейо ничего не обязан. Сочувствие, поддержка, ласка - с чего вдруг он вообще решил, что Айену что-либо из этого нужно?

От него.

— Я просто рад, что расплачивается твой отец, а не ты. Мне жаль.

Он всё пытался поймать чужой взгляд - сдался, по итогу. Смотреть на него тоже не обещали. Смотреть на Айена и хочется ему, и колется: неухожен тот был, космат и уныл; колется - потому что шерсть бы его кололась, прикоснись, путалась в пальцах и кольцах; и чешется - от зубов, на шее.

На самом деле, это всё упрощает. Что Айен не смотрит. Ничего, кроме иррационального, глупого страха, Мейо однако не испытывает. Страх на многое его толкал, как и любого человека, - живого, дышащего. Габбас, уже вскоре, похвастаться этим не сможет, а все ошибки его останутся. По этой ошибке Айен сейчас здесь. Мейо с ним, тоже, - удостовериться, что тот ещё дышит. Мейо знать не может точно, как надолго.

Это пугает.

— Мне стоило прийти раньше. Про-

Обличение - вместо признания, - вышло сухим, царапая глотку. Гордость не смажет ничего, жизнь не облегчит и облегчить не способна априори, но Мейо сросся с ней, вросла она в него, фильтрует лексикон и способ мышления.

Себя обличить - всё равно, что признаться. А так и до обещаний недалеко.

Мейо может себе это позволить? Не с банковского счёта, не прикрываясь гарантиями и страховками. Обещания Мейо Ланмея стоят дороже его доли в имперской центральной экономике, потому что включает в себя, кем Мейо был, кем он является и чем станет. Это он себе кредит выписывает, сам. Мерцелле утверждает, что всё будет хорошо, да вот сможет ли Мейо с ней расплатиться? Уверен?

Он отворачивается, убирает руку. Сюда бы кондиционер, окно побольше, поприятнее пейзаж. Трудно будет это организовать, не вызывая вопросов. Мейо стоит думать о себе.

— Правда. Стоило.

Его никогда не пугала ответственность. Лишь находясь в этой тихой, мрачной конуре и вслушиваясь в чужое дыхание, - ах, ну дышит ведь ещё, как приятно, - до него доходит, что "необходимость" - это страшно. Тяжело. Дорого.

Мейо стоит думать лишь о себе.

Он этого хочет?

— Камера у тебя совсем не миленькая, - не слова, а шелест; наивная попытка соскочить с темы - с обуви своей он переводит взгляд на побитую жизнью, совершенно обосранную всеми собаку, и кривит душою, потому что даже так, даже нос к носу, он себя не останавливает. — Ты простишь мне это?

Коли возможно бы это было, Мейо бы пожелал провалиться на дно. Однако они уже там. Вдвоём, на пару, сейчас. Это не "хочу", это уже "необходимость".

Он не знает, куда деть свои руки. Хочется, колется.

Альберт не был рожден  с золотой ложкой в любой части тела, хотя в его жилах текла королевская кровь. Эта история началась столетия назад, когда Первая человеческая империя Алмарион только становилась на ноги, отвоевывая земли у исконно правивших в этих краях эльфов. Несмотря на великий магический дар, остроухие уступали понаехавшим числом, потому были обречены на подавление, порабощение и изгнание в плохопригодные для жизни регионы континента. Дети пленных эльфов нередко отбирались у родителей и растились как слуги. Также нередко люди мужского пола вступали с эльфийками в связь, прельщенные их утонченной красотой. Разумеется, подобное осуждалось обществом. Официально.
Не лишен подобной слабости оказался средний брат правившего Алмарионом императора. Пусть бастарду, да еще и полуэльфу трон светил с превеликой натяжкой, благородные лорды решили не рисковать и служанку остроухую вместе с младенцем тихо и без свидетелей казнили бы, если последней бы не помог влюбленный в нее конюх, поплатившийся впоследствии за доброту головой. Так или иначе, эльфка смогла спастись и укрыться в общине в лесах среди кочующих сородичей. Однако ребенок-плуэльф был скорее обузой, чуждый как для мира людей из-за унаследованной по материнской линии внешности, так и для мира эльфов, ведь связью с магией полукровка уступал всем сверстникам. Достигнув совершеннолетия недоэльф-недочеловек покинул неприкаянный народ и подался в собственное путешествие, используя сполна свою ловкость.
Десяток лет спустя в людских городах стража сбивалась с ног, пытаясь поймать вора, использовавшего позывной «Странник». За свою долгую жизнь этот изгой скопил немало сокровищ, в том числе магических артефактов, кои после весьма пригодились Альберту, унаследовавшему все это благолепие, ведь Странник был его отцом. Впрочем, стезя преступника редко предполагает тихую смерть в постели в окружении многочисленного семейства, так что полуэльф не стал исключением. Имперское правосудие все же настигло его вскоре после карнавала в честь летнего солнцестояния, где тот познакомился с девушкой, ставшей гражданской женой Странника и матерью Альберта.
Дева любила своего избранника, но заявить о своем браке перед всеми богами в храме они не могли не столько из-за незаконной деятельности жениха, сколько из-за  его происхождения и острых ушей, которые последний прятал под капюшоном. Увы, Альберт мало что знал о своих родителях, ведь после убийства Странника стражниками, подкупленными гильдией воров, вероломно совершенного под покровом бунта черни из-за повышения налога, мать оставила дитя на ступенях монастыря, благо эльфскую внешность Альберт не унаследовал. Вместо этого, в отличие от отца, в нем была сильна связь с волшбой.
Настоятель Харанис старательно пытался вылепить из сироты, как он предполагал, будущего жреца-целителя, применяя достаточно жестокие меры, которые вряд ли бы одобрили наблюдавшие со священных картин добрые боги и прислуживавшие им херувимы. Чары помогали Альберту залечивать собственные раны, однако избавиться от шрамов он не мог, недоставало опыта, знаний и мастерства. Не стоило удивляться, если брошенным светлыми богами юношей заинтересовались сущности темные, прельщавшие избавлением и могуществом.
Когда хрипевший из-за разбухшего до неестественных размеров зоба настоятель Харанис повалился к ногам Альберта, стараясь выдавить из себя слова мольбы о милости, оной святоша разумеется не дождался. Это было первое убийство Вескера. Однако он не остановился на этом, принеся в жертву темным силам всю обитель, преданную проклятому огню злой справедливости. Так начался путь того, кого на страницах истории будут с трепетным шепотом называть Немертвым королем, опасливо озираясь и вздрагивая.
Используя поисковые ритуалы, Вескер нашел останки матери, умершей от болезни и сожженной вместе с остальными бедняками из рабочего квартала столицы. Ее прах смешался с грязью, собравшейся в выбоинах старой мостовой; кости отца юноша также обнаружил в братской могиле среди жалких перемолотых, искалеченных остовов, оставшихся от мятежников. Позже магу удалось добраться до тайной сокровищницы и овладеть своим наследием, где было достаточно сведений, чтобы учиться и становиться сильнее. Однажды, став достаточно могущественным, он вовсе избавился от своего темного покровителя, поглотив и его нечестивую силу. Правда для этого ему пришлось убить в себе человека, буквально пронзив собственное сердце оскверненным кинжалом и смешать кровь с алхимическим настоем.
Он был свободным, злым, коварным и амбициозным как сотня дьяволов, а дневники отца проливали свет на происхождение, утверждая право на трон Алмариона. Разумеется, добровольно никто погани эльфской крови, пусть и разбавленной, да еще потомку бастарда, трон не отдаст, а значит выход один – забрать причитавшееся силой. План был идеален, и как все идеальные планы – обречен на провал по вине избранного, несшего на острие своего клинка мощь всего Совета магов. Властитель, чья длань накрывала тенью всю людскую империю три сотни лет, пал от вероломно удара, но даже в своем поражении Вескер оставил лазейку для себя, заклятье, заключенное в самой сути мифопеи хорошей сказки. Некромант не распрощался с бренным миром. Он лишь уснул, как те девы из преданий о рыцарях и возможность его возвращения  зловещим роком нависла над империей людей.
Единственным недостатком подобной хитрости и преимуществом для его противников было ключевое условие – поцелуй истиной любви. Эта обязательная строка позволила Совету магов вздохнуть спокойнее и вернуть корону наследнику престола не опасаясь скорого возвращения опасного некроманта, кто же в своем разуме полюбит тирана, железной рукой правившего империей три сотни лет? Разумеется те, кому нравился порядок при Вескере тоже были, но историю пишут победители, частенько кровью побежденных и из сурового властелина сотворили истинное чудовище на страницах исторических поэм и каталогов, в глоссариях, рядом с термином «абсолютное зло», поместили набросок портрета Альберта.
Минули столетья, замок некроманта обветшал, сад, и без того мрачный, вовсе зарос буреломом, став частью Темнолесья; толстый слой пыли покрыл все доступные поверхности, книги в библиотеке и одеяния в шкафах истлели. Лишь одна комната оставалась словно нетронутой влиянием времени – спальня, в которой ждал своего часа Немертвый король, разве что растительности правила  нипочем и плющ выбил часть окна и укутал комнату, застлав ее словно колыбель. Следовало заметить, что дальнейшего развития событий не мог предсказать даже ученый чародей, настолько оно было невероятным и противоречило правилам не только хорошей сказки, а разумности как таковой.
Полупрозрачный силуэт уплотнившись до вполне видимого осмотрел картину на постели, презрительно скривив тонкие губы. Убогая псина не только изгваздала дорогое постельное белье кровищей и грязищей, еще и его укусила. Будто этого мало, тварь взгромоздилась без спросу в хозяйскую кровать. Хотелось поднять за шкирку и вышвырнуть наглеца, спустив по лестнице с третьего этажа, сопроводив направляющим пинком, но тело все еще валялось бревном на шелке и вскакивать от жажды праведной мести не торопилось.Поразмыслив, Вескер пришел к единственному более менее логичному ответу на эту загадку: заклятие-лазейка дало сбой, сработав частично. Следовало доспросить незваного гостя и выяснить, насколько тому жить надоело.
Альберт некоторое время практиковался, выявив, что его волшба осталась при нем, а вот физические свойства оставляли желать лучшего, ведь представлял Немертвый король из себя нынче  эфирную сущность, попросту – сраное привидение и это донельзя раздражало. Усевшись в кресло в углу, Вескер призвал над неизвестным сгусток холодной воды и обрушил на оборотня, словно из ведра окатил. Реакция вторженца позабавила чернокнижника и он холодно улыбнулся уголками губ.
– Невежливо лезть в хозяйскую постель грязными лапами, – голос глубокий и хрипловатый напоминал скольжение стали по шелку.

БЛЭМ - с таким звуком дверь в кабинет Уайта открывается сегодня утром.
Офис Дэйли Плэнет слыхал варианты и куда более разрушительнее - "БЗДИНЬ" - например, тогда пришлось вызывать мастера, который заменял стекло, только для того, чтобы и этому мастеру потом выдавать компенсацию, потому что в тот день в Дэйли Плэнет была сенсация.
   Вообще, в дни, когда есть сенсация - в Дэйдли Плэнет много разных необычных звуков. Например, тихая брань Перри обрастает особенными эпитетами. Кэт перестаёт быть похожей на секретаря Уайта и готова драться с издательством за право перепечатать заголовок на физических копиях газеты, а Джимми....  Джимми всегда был Джимми.
   Как, впрочем, и Лоис всегда оставалась Лоис.
- Не поеду. - её руки автоматически складываются на груди в знаменитую "я, блядь, сказала своё последнее слово" позу. Уайт знает её. Все, кто работает не первый год - знают её. Она не нравится никому. Особенно Сэму Лейну. Он никогда и никому не признает этого факта, но эту позу Лоис унаследовала от него. Вплоть до мельчайшей детали жеста.
- Поедешь, - он берёт кружку в руку, но даже не поднимает глаз. Это его "ты, конечно, наш талант, Лейн, но имей совесть" ответка.
   Битва титанов. Слабонервных просим покинуть беременных женщин, собак, детей и геев.
- Не поеду. Это чушь, Перри, - пока она говорит "Перри", а не "Мистер Уайт" - они на нейтральной территории. Пока она не произносит "Мистер Уайт" - первая кровь не пролита. - Мне есть чем заняться.
- Лейн, а давно ты начальник? - он вздыхает, но в этом вздохе слишком мало признания поражения. Он, Лоис бы даже сказала, больше похож на победный, а не пораженческий. - Это перспективная встреча. Ты там должна быть. Заодно - поучишь стажера.
- Квотербека? А он-то там зачем? Чему его поучить? Перри, ты... - она набирает в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой, и сказать что-нибудь этакое, чтобы уж точно припечатать его. Она же мастер слова, она вон, награды берёт, она умеет.
   Но она бессильна, когда у него звонит мобильник и Уайт жестом прогоняет её громогласно прорычав "Езжай".
Она ему припомнит.
"БЛЭМ" - ну просто потому, что это Лоис. А это дверь в кабинет главного редактора. И ровно такие взаимоотношения они между собой выстроили испокон веков.
- Эй, э.. - она беспомощно поворачивается к Джимми. Чьё рабочее место пустует. Как он посмел не быть рядом, когда ей потребовалось его помощь? Она и ему припомнит. - Квотербек, собирайся. - ну а что, он хотел влиться в коллектив, пускай привыкает к тому, что у Лоис Лейн для каждого есть кличка.
    Когда он вежливо кивает и подымается с места - Лоис в очередной раз вынуждена ощутить себя крошечной песчинкой на лице мироздания, он, чёрт бы его побрал, отрощенный на этой своей канзасской кукурузе, огромный! И это ни черта не преувеличение, Лоис за свою жизнь видала огромных мужиков, но сейчас, когда этот стажёр встаёт и подымает с пола свою аккуратную кожаную сумку - он даже свернувшись пополам выше большей части её знакомых.
    Лоис поправляет помаду, пока они едут в такси до этого фешемебельной свежевыстроенной лофт-студии (безликого, как и большинство модерновых а-ля фэшн пространств Метрополиса). Кажется, строительство спонсировал Лютор. Что-то там про филантропию, бла-бла, детям, бла-бла, для науки, бла-бла, и, конечно, чтобы поперёк всей этой сияющей плексигласом высотки наебенили его имя. Несомненно проблемы хрупкого мужского эго.
- Брифинг. Квотербек, что ты знаешь о том, куда мы едем и почему мы туда едем? - она смотрит на него через отражение в зеркале, потому что если он думал, что она не заметила, то она очень даже заметила.
   Она уже готовится издать самый противный звук, чтобы изобразить тот джингл, которые используют разные телешоу, когда участники не справляются с заданием или допускают ошибки. У Лоис этот звук заготовлен, она отработала его на огромном количестве стажёров и Олсена всё ещё от этого звука порой бросает в дрожь. Лейн этим гордится.
    Но стоит ей только приоткрыть губы для того, чтобы начать - как она понимает, что слышит правильный ответ. Ну, то есть то, что максимально может быть близко к правде с учётом тех лимитированных данных, которыми мог владеть стажёр, не знакомый с основами глубинных деяний внутренней кухни Дейли Плэнет. И того, что Лоис ненавидит присутствовать на социальных мероприятиях в качестве "крутой штучки от Дэйли". Она, чёрт возьми планирует стать лауреатом премий, а не просто быть красивой репортершей. Иначе она бы пошла на телик.
    Папе бы это понравилось. И эта мысль заставляет её усмехнуться.
- Говорить придётся мне, так что забей, квотербек. Но.. Молодец, что подготовился. - она открывает дверцу такси, и с удивлением замечает как он спешно обходит машину, чтобы подать ей руку. - Оу.. Ты из этих? - Лоис не знает, что она вкладывает в эти слова. Но что-то.
    С этим она разберётся потом. Работа, которая оплачивает ей и это такси и сигареты, на которые, к сожалению, пока нет времени, и её небольшую, но уютную квартирку в двух кварталах от работы - зовёт.

То, что Зеро остался на второй год, вовсе не говорило о том, что он одержим. И что остался бы сколько угодно раз, пока Юки не выпустится — тоже. И не следил он за ней, совсем. Просто так вышло, что она — нелепая и неловкая, постоянно встревала в проблемы и сомнительные ситуации, а оставлять её одну не представлялось правильным. Не когда кругом чёртовы вампиры, а ещё Куран этот поганый. Нет, Зеро никому не мог доверять. Ни свою жизнь, ни тем более её, Юки. Девчонки такой несовершенной, но бывшей самым ярким, светлым и чистым, что имелось в его жизни, даже если временами без шуток выводила из себя (иногда Зеро полагал, что это чрезмерная наивность, иногда — девичья глупость, однако каждый из вариантов всегда приводил к допущение, что да, останется на второй, третий, да какой угодно год, лишь бы только быть рядом, чтобы оберегать). Кросс приняла его с самого начала. Без лишних вопросов. Всегда и принимала. Не осуждала за демонов, и даже когда узнала о самом мерзком, отвратительном, ненавистно миз них — даже тогда не отвернулась и просто приняла. Глупая. Наивная. Самоотверженная. Слишком ценная для Зеро, чтобы он позволил чему-то плохому с ней случится. Потому нет, не одержим и следил, даже не преследовал, но поглядывал. На всякий случай. У него долг. И какое-то теплое успокоение, когда знал, что с Юки всё в порядке. Что успеет оказаться рядом. И когда можно просто смотреть на неё, нелепую т беззаботную, всегда полную энергии и самоотверженности.

В последнее время из Гильдии происходили дурные вести. Мол, вампиров бесконтрольных многовато. Мол, распоясались. Мол, воздух тяжелый, мол, "грядёт что-то дурное, нехорошее". И это раздражало. Будто недостаточно ему всей этой дурной ректорской затеи, этого сраного Ночного Класса, где Кирию бы каждому лично пулю в лоб пустил, а лучше три, чтобы наверняка, и в сердце ещё по одной. Ещё и собственно состояние... раздражало, каждый чёртов. Чёртова школа. Чёртовы вампиры. Чёртовы таблетки. Чёртов он сам.  Однажды станет таким же, как эти опустившиеся — момент неминуем, он приближался. А когда настанет, то смерть не казалась самым страшным, что его встретит. Но потеря человечности. Но тот факт, что за Юки будет некому приглядывать. Но понимание, что он и сам становился (уже был) для неё куда большей опасностью, хотя всем своим хмурым сердцем хотел защищать и оберегать от всего зла.. Да к чёрту! Каждый раз — к чёрту! Зеро ненавидел это всё, и себя ненавидел больше больше. Особенно когда тело охватывала жажда, а в отражении зеркала на него смотрело чудовище. Голодное и терявшее остатки человеческого каждый блядский день. Ненавидел. Очень сильно.

В общем, отыскать повод для того, чтобы выгуляться, проблемой не стало. Его душило и тошнило, он переждал сраных таблеток и ощущал себя погано, что, впрочем, ничего страшного, если позволит почувствовать себя человеком хоть немного. Свежий воздух подальше от людей, а там может и зверушку какую живьём съест, чтобы обмануть жажду, инстинкты и прострацию — это звучало ужасно, но сойдёт. А когда Юки мало того, что отправилась в городишко одна (терпеть не мог, когда выбиралась одна, это небезопасно, отчего не звала из раза в раз), так ещё и не возвращалась куда дольше положеного, так вопрос с "выгуляться в город тоже, но, конечно, не чтобы следить" оказался делом решенным, и Зеро выдвинулся. Буквально — по запаху и следам, какие не увидеть человеку, но какими жил и с какими боролся Кирию с той самой проклятой ночи. А уж что Юки способна найти проблемы даже в случае какой пенсионерки, попутно заблудившись в трёх сосках — это на раз-два, вампир не обманывался. Потому двинулся прицельно, ища старосту, не размениваясь на наслаждение, точно нет. Как отыщет и вернёт назад, так и отбудет вновь — птицу или кролика словит да и всё, под-успокоится.

Но Юки оставалась Юки, потому смогла отыскать проблему даже без трёх сосен. Или это проблема отыскала её, а может то взаимная любовь — к чёрту Зеро не интересно. Он, блядь, буквально подорвался с места, когда ощутил других_таких_же (не собратья, нет). А ещё Кросс, кажется, успела пораниться: в воздухе едва-едва уловимый запах крови, какой случался при небольших порезах. Даже не каждый вампир почувствует. Если только не "настроен" на дивный запах Юки, когда с миллионом не спутаешь. И если только вампир не являлся опустившимся животным. Не как Зеро, нет, он не такой. Просто... К чёрту! К чёрту, в который блядский раз!

Выстрел раздался из неоткуда и очень вовремя, из-за которого по сторонам из чужой головы разлетелось очень некрасиво (вампир, впрочем, почти сразу принялся неторопливо рассыпаться, пока не останется лишь одежда). Юки кто-то резко и бесцеремонно потянул за руку, чтобы оттащить и увеличить дистанцию до безопасной. После чего Кирию сделал ещё несколько манёвров охотника и, уткнув пистолет прямиком сначала в чужую грудь, а после в лоб (в того, которого предварительно успел отбросить, ударив о стену), снова выстрелил. Три пули. Три трупа. А затем, не глядя, схватил Кросс за запястье и быстро потащил прочь, оставляя позади рассыпавшихся дважды покойников. А. Артемида. Кажется, была на земле? Растяпа.

Беззвучно выругавшись себе под нос, Зеро отпустил чужую руку, остановившись:

— Подбери что потеряла и пошли отсюда. Ты задержалась.

Не глядя на девчонку и проклиная про себя, что взял её за запястье, что вообще так неосторожно впопыхах подошёл. Она действительно успела гле-то зацепить небольшую царапину, для которой даже пластырь не требовался. Но так ведь для таких, как эти... и как Зеро, тоже многого не требовалось. Нужно держаться. Убраться отсюда. Удержать себя. Вернуть Кросс назад. А затем завалить какую-то зверушку, высушим досуха. Сраные таблетки. Вампиры сраные. И Юки, чтоб её. Всё также на неё не глядя и не цепляясь взглядом за то место, то была эта сраная меньше-чем-мелкая царапина. Не смотреть. И, в идеале, даже не дышать.

"Только не сейчас, нет, не посмеешь."

[indent]  Он зависает в воздухе над Метрополисом, вдыхая полной грудью то, что всегда, наверное, вдыхает он.
Проект-13 осматривается, сумерки над городом сгущаются, опускаясь ранней тенью поверх высоток.
     Ему нравится это ощущение движения внизу, ему нравится видеть как жизнь протекает вокруг, в шуме от этого города он теряется, не слышит деталей, лишь впитывая какофонию, чуть щурясь от дискомфорта.
  Голова, наверное, разболится, но это не важно. Его всё равно заставят проходить очередной чек-ап.
Когда хватятся.
    А это может быть как скоро, так и совершенно нет.
Ему бы хотелось, чтобы ему позволили быть на свободе до утра. Хотя бы.
    Словно невидимые кандалы с тяжеленными цепями, давят на него, заставляя держаться к земле ближе, чем хотелось бы, потому что неподъемный вес этой аммуниции не позволяет ему разогнаться до сверхзвуковой и облететь весь мир много-много раз.
  Они говорят ему, что он ещё не готов. Они говорят ему, что он не способен выдерживать такие нагрузки и всё может обернуться плачевно.
Но ему интересно.
     Он же - выдердживает. Чем Кр хуже?
Всем.
   От своей капсулы, где его держат, когда он в лаборатории. До отсутствия имени.
Проект-13 никто, строчка в компьютерных папках, очередная статья для списания средств на исследования.
- Я займу твоё место. - он шепчет, вглядываясь в переплетение улиц Метрополиса.
Этот город прочно закрепил за собой звание города Супермена. Именно здесь его видели чаще всего, именно в этом городе люди угощали его кофе, фотографировались с ним и улыбаясь махали ему вслед, когда он пролетал над их головами.
    Метрополис. Светлый, яркий, даже сейчас - когда тьма опускается на город - он сияет тёплыми оттенками, золотом солнца отливают окна, ослепляя его.
Золотом же сияет огромный монумент Дэйли Плэнет - тех, кто чаще всего про Супермена писал.
  Может, 13му стоит снести к чертям этот шарик, чтобы привлечь его внимание? А что - достаточное количество шума и опасность для граждан явно не останутся незамеченными для этого "героя".
   Кр примеряется, руками, словно фокусируя камеру, прицеливается, почти разгоняется, чтобы резко остановиться буквально в миллиметрах от шара.
Пальцы скользят по запылившейся поверхности. Она всё равно гладка, тёплая наощупь. Находиться вблизи этой махины завораживает.
     Не так, как когда он подлетал к статуе Свободы. Та тётя явно по-монументальнее у людей вышла.
Но и этот шарик тоже вполне себе ничего.
    Если его опрокинуть - наделает делов достаточно, вряд ли это станет поводом для хорошего разговора с Суперменом.
Кр не мог поняться как к нему относиться. Он уважал его, наверное, если уважение вообще входило в список тех концептов, что в него вкладывали создатели. Но и ненавидел.
   Хотел быть им.
Потому что буквально был создан стать им. Лучше даже. Обязательно станет.
   Он моложе, он ярче и точно сильнее.
  Станет.
      Где-то, среди шума машин и человеческих голосов до него долетают истерические нотки стартующей сирены сигнализации.
- Вот и дело для Супермена. - 13й улыбается, и летит на звук. Какая-то ювелирка, дело совершеннейшим образом плёвое - он отрывает от тротуара столб с знаком "СТОП" и кидает его так, чтобы тот, воткнувшись, создал преграду для преступников. - Читать-то хоть умеете?
  Ему весело. Это куда интереснее миссий Кадмуса - тут он сам себе хозяин и перепуганные лица преступников куда забавнее, чем укутанные в сто слоёв масок и касок военные, с которыми он имел дело до этого.
    Рывком выдирает из рук одного из них мешок, возможно с награбленным, игнорируя визг боли. - Что тут у вас? Брюлики? Серьезно? Лучше бы банк брали, чуваки.

Сколько времени прошло? Сатана понятия не имеет, теряясь в танце, отдаваясь бьющей басами музыке полностью, двигаясь в одном ритме, заигрывая то с одним мужчиной, то с другим. Возникало ли при этом сожаление, что вместо этого она провела всё детство, юношество и большую часть взрослой жизни в Аду? Ни капли — лучше пройти все испытания, мало отличающиеся от пыток, чем прожигать жизнь, как это делают смертные. Тана не устанет повторять, что смертные глупы и всегда будут такими, как бы они там ни били себя пяткой в грудь, утверждая, что они венец творения природы. Образ брата снова вспыхивает перед глазами, и ей невольно хочется сплюнуть — вот уж кто-кто, а он может многое рассказать о человеческой глупости, в которой предпочитает жить сам. А ведь они могли бы править Адом вместе...

Смерть Брока Сатана чувствует резко, всей собой, как и его экспресс-заход обратно — интересно, что же там происходит? Она отрывается от жадного поцелуя с юношей, чьи колени она оседлала ещё минут десять назад и теперь играла на его... нервах своим присутствием. Она недовольна, что ей приходится отрываться, но есть необходимость всё знать, особенно сейчас, когда Рамлоу только входил во вкус своей новой жизни и особенностей, которые она даёт. А ещё она недовольна тем фактом, что он это проделывает в людном месте, где могут быть не только смертные, но и всякие святые, способные справиться с Сатаной лёгким движением руки, не говоря уже о нём самом. Невольно ощущает себя родительницей слишком шустрого ребёнка, спешащего поделиться со всеми новой радостью, вроде дохлой крысы или увиденного в щель бани.

— Это он? — подбегает взъерошенная Сатана, повисая на руке Брока и рассматривая стоящего рядом мужчину. Она вошла во вкус своего образа на этот вечер и поэтому совсем растеряла любое величие себя настоящей, позволяя чарам суккуба наполнять воздух вокруг неё радостью, сексуальностью и беспечностью. Она сыта и довольна, вполне время заняться делами. — Хорош, — как хозяйка в мясном ряду оглядывает Роллинза, позволяя лёгкому налёту хищности появиться на её лице — потенциал она способна ощутить с первого взгляда, а уж подкреплённый словом Рамлоу, который последние месяцы ни капли её не разочаровывал. Подхватив своего спутника под руку, Сатана упирается маленькой ручкой в грудь наёмника, его спиной открывая двустворчатые двери, из которых мужчины только что вышли. Стоит дверям замереть, как полутёмный коридор опутывает эдакий кокон тишины, словно весь мир перестаёт существовать дальше их троих. Сатана протягивает Джеку нож лезвием вперёд. — Держите его крепко, мистер Роллинз. — Дождавшись, когда пальцы сожмутся, начала его медленно тянуть на себя, разглядывая при этом чужое выражение лица. — Очаровательно, — слизывает кровь с лезвия, жмурится от удовольствия, поворачивается к Рамлоу, улыбаясь испачканными кровью губами. — Хочешь попробовать?

Легко казаться беззащитной и очаровательной, когда у твоего образа большие глаза оленёнка, сто пятьдесят сантиметров росту и не сходящая улыбка на лице. Но это всё обман для неведущих, и она его использует, чтобы коротким шагом преодолеть разделяющее их расстояние и воткнуть этот же нож в печень Джека. — А теперь поцелуйте меня, мистер Роллинз, как в послений раз. Ах, да, это же и есть последний раз, — шепчет Сатана, клыком прикусывая уголок губы и откровенно забавляясь, наслаждаясь этой игрой во власть между жизнью и смертью. В данном случае — только смертью. — Простите, но сегодня вы умрете. Надеюсь, вы успели хорошо провести этот вечер. — Она резко выдергивает нож и, глядя Роллинзу в глаза, медленно слизывает кровь с лезвия. — Вкусно, — скалится в довольной улыбке, щелкая пальцами, призывая из теней своих любимых собачек, которые ненавязчиво заняли пространство между ней и Рамлоу. Видя, как стремительно бледнеет чужая кожа, всаживает нож ещё раз и ещё раз, чтобы смеяться, вылизывая испачканные пальцы. Это удовольствие на одну. — Думаю он оценит эту шутку... Ты же помнишь свой первый визит в ад?... — она смеётся над собственной идеей, когда присаживается рядом и на всякий случай проверяет пульс, словно не знает о свежеполученной метке. Красная подошва именитых туфель смотрится даже гармонично, когда Сатана проходит по растекшейся крови к Рамлоу, притягивая его за цепочку-удавку, зажимая в руке рубин кулона. — Ну вот, я же всегда вижу хорошего мальчика, — проводит пальцами по чёрной голове гончей, что теперь стоит на месте человека. Дважды хлопает по бедру, без вербальных команд подзывая своих собак. — Мальчики тебя проводят вниз, а дальше уже всё зависит от тебя.

Не этого она конечно ожидала принимая такое соблазнительное предложение работы в Министерстве Магии, хотя заработная плата героиню магической войны более чем устраивала, но вот отсутствие хоть какой-то деятельности во благо меньшим друзьям, заставляло девушку задуматься а на своём ли она сейчас месте находится.
Любой другой кто оказался бы на этой должности она уверена был бы счастлив и в у не дул, получать кругленькую сумму галлеонов практически за ничего не делание, кто-то бы мог подумать, что всё на самом деле так легко и просто. Но не Гермиона, для неё вся бумажная волокита с отчётностью были слишком лёгким время припроводением и бывшая гриффиндорка точно не считала это непосильным трудом.

Соглашаясь на работу в сфере регулирования магических популяций, девушка искренне полагала что сможет продолжить свою ещё школьную инициативу с Г.А.В.Н.Э., где боролась за освобождение домашних эльфов и присвоения им статуса вольных, чтобы они могли работать там где им нравится и получать жалование, как в Хогвартсе. Она из-за всех сил ратовала дабы обеспечить им достойную помощь, одно время даже не высыпалась, пока вязала маленькие аккуратные шапочки для них, которые впоследствии в итоге носил только Добби, а остальным они были особо и не нужны.
Гриффиндорка искренне полагала, что работая там сможет внести какие-то поправки или как-то помочь и облегчить жизнь магических существ, но воз и ныне там к её превеликому сожалению. Мало кто действительно хотел бы заморачиваться с подобным, пусть даже и первые пару раз начальство из уважения к предыдущим заслугам девушки послушно выслушивали все её предложения, то теперь во избежание траты их времени и чтобы занять мисс всезнайку всея Хогвартса, о которой Лаванда Браун уже разнесла слухи казалось бы по всему зданию Министрства, ей начали спихивать всю бумажную работу, оформление протоколов и даже запись заседаний Визенгамота по делам касающиеся их отдела, хотя при надобности они вполне могли бы взять из хранилища все нужные записи.

Ни одно но от Гермионы так и не было удовлетворено, поэтому разделавшись со всей отчётностью в этот день, бывшая гриффиндорка просто продолжала уже полчаса как бить баклуши пытаясь найти для себя хоть мало мальски полезное занятие.
— Бруквуд, заводи его, — гаркнул мистер Оруэл один из главных авроров, который был приставлен разбираться с чп касающееся их отдела, — мисс Грейнджер зарегистрируйте пожалуйста нашего гостя как полагается, - продолжил он обращаясь к Грейнджер уже сменив тон на более милостивый, вообще мужчина был хоть и грозной наружности, но очень добрый и душевный и чем-то отдалённо напоминал Хагрида, что просто не могло умилять девушку.

Конечно она ожидала чего угодно, ведь повидала уже прилично на этой работе за пусть и короткий срок пребывания на новой работе. Но вот чтобы приводили волшебника, который бы не являлся кем-то ещё это было в новинку. После войны, оборотней в принципе больше не относили к их отделу, в благодаря вкладу в войну Римуса Люпина. На вейлу он тоже был не особо похож, а оборотное зелье должно было выветриться после прохода сквозь камины, такая охранная система была установлена ещё пару лет назад, когда их трио всё же удалось пробраться под личиной других работников.
— Присаживайтесь, чем я могу Вам помочь, — обратилась Миона к своему новому знакомому.

Тот кто скажет, что Элизабетт Зальцман не любит чувствовать себя властной хозяйкой положения, тот просто вовсе не знает девушку. Она ещё с малых лет всегда старалась быть главной, чего бы это не казалось. Игры или того какой дресскод стоит установить перед ближайшим походом на вечеринку. Ей всегда хотелось чувствовать что её мнение выше всех остальных и она это получила.

Давным давно она с Джоззи и отцом смотрели фильм - ослеплённый желаниями. по факту красивая картинка ещё в то время показывала, что не всё то чего нам бы хотелось имеет смысл  получить, ведь у всего есть своя цена. Да и сами хотелки, которых у всех людей подавляющее множество могут воплотиться в жизнь не так как им всем хотелось бы на деле.
Вот есть допустим желание у рандомного мужчины получить в жёны красотку, от которой он без ума, и он добивается своего. Девушка замужем за ним, они вместе, но потом он узнаёт, что она его не любит и никогда не любила, а вышла за него только по расчёту. Но желание то выполнено, а про детали каким образом и с какими условиями, этого уже никто ранее не оговаривал. Да и даже если ты будешь думал что учёл казалось бы всё на свете, всегда найдётся лазейка, которую ты не предусмотришь.

Также было в случае с Джинни, о котором против своей воли позабыла Лиззи. Потому что с каждым её желанием менялась реальность что находилась вокруг неё самым что ни на есть магическим образом. Пусть там была лишь одна переменная которую в то время ей хотелось изменить, убрать из своей жизни Хоуп Майклсон, но вот только сколько раз она не пыталась, каждый раз сверхъестественное существо находило путь с помощью которого её жизнь, пусть и не реальная становилась ещё большим адом, чем было до этого и это било по моральному состоянию девушки. А когда она захотела использовать своё последнее желание, чтобы исправить всё случившееся и отпусти Джинни, то не учла одного факта. Ей будет суждено забыть всё то о чём узнала.
Пусть тогда девушка вернулась к своей обычной жизни и никто особо не пострадал, ей даже удалось улучшить свои взаимоотношения с Хоуп. Вот только смогла бы ведьма не допустить сложившееся если бы помнила о слиянии. Шло бы всё так как было или же они все смогли найти выход из сложившейся ситуации, к сожалению никто не мог дать точного ответа на этот вопрос.

- Кто придумал подростков оставлять за главных в школе, тот просто не знал насколько всё будет плохо, - блондинка сидела в кабинете директора пытаясь разобраться с кипой бумаг, ведь после очередного нападения на школу парочка преподавателей поспешно подали в отставку, а новых приходилось искать именно ей и это в середине учебного года. Конечно она боялась сказать маме что у неё что-то не получается, что не может удержать всё под контролем, ведь прекрасно понимала, что помимо неё у Кэролайн есть ещё заботы над решением которых следовало бы подумать.
Джоззи не было в городе уже несколько дней, конечно бы она хотела ринуться за сестрой чтобы хотя бы быть рядом, но это было бы смерти подобно, ведь в состоянии в котором девушка сейчас находилась с ней вряд ли можно было находиться безопасно.  Однако они ведь близнецы и человека ближе у неё просто быть не могло, но бросать школу Сальваторе над которой столько лет трудились не покладая рук их родители, сливать в топку шансы всех детей что находились внутри на безопасное существование и обучение, ей просто не позволяла совесть.
Кто бы знал, у Лиззи Зальцман как оказалось имеется совесть, кому бы сказать тот просто бы умер на месте от смеха. Но возможно из-за сложившейся ситуации и осознания того что всё летит к чертям собачьим у неё и появилось это чувство долга, единственное за которое она могла схватиться и не отпускать в надежде что если хоть одна из составляющих её прежней жизни останется на плаву, то и всё остальное со временем вернётся на круги своя.
Хоуп и отец были пока в Новом Орлеане, и ей приходилось тяжело, от одного осознания что их нет рядом и они не смогут подставить плечо чтобы помочь ей выкарабкаться из того говнеца которое случилось. Блондинка прекрасно понимала что спасительница всего и вся не вернётся, как минимум пока не  разберётся в собственной жизни и она это заслужила как никто другой, ведь столько раз жертвовала собой ради остальных. Даже в своих собственных мыслях Лиззи порой не могла избавиться от старых привычек выработанных годами и частенько продолжала закатывать глаза, как только речь заходила о её подруге.  Но уже не со злости и не от зависти. С отцом же всё было намного сложнее, ведь тут она действительно не понимала какой чёрт его дёрнул вести себя там именно так как рассказала Майклсон и перспектива в которой оба её родителя нынче стали вампира совсем не радовала.

- Да что за чёрт, я подросток а не глава медиа холдинга, почему мне нужно разбирать все эти бумаги, - прохныкала Элизабет, она с самого утра корпела над кипой макулатуры, которой как она вполне ясно выражалась "можно разве что подтереться". В школу нужны были взрослые и как раз одну из них она дожидалась, чтобы предложить остаться и пока подыскивала аргументы для того чтобы убедить тётушку.
После ещё трёх сообщений которые ведьма отправила, взамен тех пятидесяти что ей пришлось удалить, пока Бонни их не прочла, наконец-то решается позвонить но звонок оказывается сброшен и девушка успокаивает себя только тем что возможно гостья которую она так сильно ждёт за рулём и уже в пути. Так и оказывается, буквально через несколько минут её оповещает ЭмДжи что на подъездной дороге машина направляется в сторону особняка. Ни секунды не сомневаясь блондинка даёт распоряжение открыть ворота и далее сразу же закрыть чтобы никто не сбежал пока они принимают у себя гостей. А сама в это время быстро направилась ко входу в поместье предвкушая встречу после долгого расставания.

- Тётя Бонни, я так рада что ты приехала, - девушка не спешит плакаться говорить как же всё плохо при всех, особенно при младшекурсниках ведь лишний повод для паники ей вряд ли нужен, - может пройдём в кабинет директора, ты наверное ещё даже не завтракала, как насчёт кофе? - её натянутая улыбка была даже сильнее обычного похожа на одну из тех которые носила в своё время Кэролайн, когда была подростком и хотела что-то получить, в глазах же у Зальцман читалась паника и крик о помощи, который она старательно пыталась подавить внутри, ведь у неё всё под контролем, а смена власти и бунт среди старшеклассников был бы лишним в нынешней обстановке, когда ей только удалось разобраться с последствиями последнего посещения одного из монстров посланных Маливором.
- Сюда, - показав направление рукой, последовала в сторону бывшую отцовскую святая святых, которую сейчас занимала в свободное от уроков время.